Книга двенадцатая

Михаил продолжает открывать будущее и доходит до рассказа о жизни и смерти Христа, а затем излагает некоторые дальнейшие события, выражая резкую протестантскую точку зрения на историю церкви: «…придут / На смену волки лютые, приняв / Личину пастырей, и обратят / Святые таинства Небес на пользу / Корысти и гордыни…» Но в конце концов по прошествии многих столетий все устроится к вящему благу: «…Земля / И Небо новые произошли. / Наступят бесконечные века, / На правосудье, истине, любви / Основанные прочно; их плоды: / Отрада и блаженство без предела». Ева, проспавшая весь разговор ангела с Адамом, пробуждается и рассказывает, что ее посетил утешительный сон: «…произойдет / ‹…› Обещанное Семя от меня / И все потерянное возвратит».

И за ее словами следуют двадцать пять заключительных строк этой великой поэмы, которые нам остается только читать и восхищаться. «Они невольно / Всплакнули — не надолго» — эти строки так просты, правдивы и благородны, что при виде их мы вспоминаем: ни одну книгу нельзя назвать по-настоящему великой, если она не рассказывает о нас самих — и не говорит нам о том, что значит быть живыми.

Читать эту поэму можно разными способами, но если она вас очарует, вы наверняка захотите понять ее как можно лучше — то есть, по меньшей мере, выявить все образные паттерны, выяснить значение всех отсылок к античности, разобраться в космологии, местами довольно запутанной, и осмыслить риторические структуры, определяющие форму всего произведения в целом.

Если просто взять и прочесть «Потерянный рай» так, как это сделали мы, десятки тысяч драгоценных камней, хранящихся в ее сокровищнице, останутся незамеченными.

Даже скудные комментарии лучше, чем полное их отсутствие, — разумеется, при условии, что они точны. Но лично я пока не нашел более основательного и подробного руководства, чем аннотированное издание Аластера Фоулера, вышедшее в серии «Лонгман». Комментарии Фоулера обширны, исчерпывающи и неизменно полезны; это великолепный образец того, какими вообще должны быть комментарии и какого кристально ясного понимания может добиться критический ум.

Классная комната — это пыточная камера, в которой поэзию допрашивают до тех пор, пока не вырвут у нее признание. Для меня этот образ по-прежнему актуален.

Рассказ профессора Стивена Хокинга о рождении Вселенной — поистине блестящая и предельно понятная история. «Зачем мы здесь?», «Откуда мы пришли?» — это очень хорошие вопросы; мы все задаем их, когда начинаем взрослеть. В детстве нас занимают совсем другие проблемы: мы хотим знать, почему нельзя еще мороженого, почему нужно идти спать прямо сейчас и почему все устроено так нечестно… но стоит начать превращаться во взрослых (а случается это обычно в раннем отрочестве), как вопросы профессора Хокинга вдруг сами собой выходят на первый план. Разумеется, некоторые люди в какой-то момент перестают расти, а значит, и перестают интересоваться такими вещами. «Что сегодня вечером по телевизору?» — спрашивают они теперь. Или: «Куда бы вложить деньги, чтобы они побыстрее дали прибыль?»

Лекция Стивена Хокинга началась с рассказа о великом боге Бумбе и его пищеварительных проблемах — признаюсь, я никогда о нем раньше не слышал. В мифах бошонго говорится, что у Бумбы как-то заболел живот, а потом его стошнило — солнцем, луной, звездами и разными живыми существами, включая первых людей. Эта изобретательная гастротеологическая теория очень хорошо объясняла, и почему мы здесь, и откуда пришли. Недостаток у нее был только один — выдуманность. Или, по крайней мере, маловероятность. Насколько я понимаю физика-теоретика Ричарда Фейнмана (о взглядах которого сужу по сборникам занимательных историй), великий бог Бумба вполне может существовать и благополучно делать свое дело где-то там — но только не в нашем уголке необозримой Вселенной.

Слушая лекцию, я поражался, насколько доклад профессора Хокинга интереснее мифа бошонго. Я имею в виду не только более правдоподобен, более убедителен, удачнее аргументирован — хотя и это тоже: он был именно более интересен, гораздо лучше рассказан. Мне не терпелось узнать, что будет дальше и почему. В нем было гораздо больше увлекательных персонажей и сцен. Стационарное состояние[23], например, живо представлялось мне эдакой картинкой из рекламы пятидесятых годов: отец семейства с трубкой в зубах уютно расположился в гостиной рядом с радиолой; жена смиренно вяжет на заднем плане; маленький сын возится на ковре с металлическим конструктором. Отец вынимает трубку изо рта, многозначительно подмигивает и говорит: «Еще бы, ведь мы застрахованы в „Стационарном состоянии“!» — а внизу бежит надпись: «С полисом Стационарного состояния вы всегда знаете, где находитесь!»

Там были и другие замечательные персонажи — например, Общая теория относительности, Микроволновое излучение первых дней Вселенной на экране вашего телевизора и Спонтанное квантовое возникновение маленьких пузырьков, которые потом вырастают в целые вселенные — или не вырастают, это как повезет.

История профессора Хокинга отличается от истории племени бошонго еще и нашим к ней отношением. Вопрос в том, как мы — аудитория академической лекции, прихожане церкви, жюри присяжных в зале суда, слушатели у костра посреди ночной саванны, — относимся к историям, которые слушаем. Разные истории требуют разной аудитории и определенного отношения с ее стороны. Я сейчас говорю не об уважении и симпатии, хотя любому рассказчику они придутся по сердцу. Что-то в самих обстоятельствах изложения и восприятия подсказывает нам: «Это нужно понимать буквально» или «а вот это уже метафора: здесь одно обозначает другое».

В обыденной жизни все во многом зависит от того, знаем мы, как полагается воспринимать ту или иную историю, или нет. Свидетель в суде может говорить правду или лгать, а присяжные должны поверить ему или нет, — но им даже в голову не придет, что он может изъясняться метафорами. Если обвинитель скажет: «Сообщите суду, что сделал обвиняемый у вас на глазах», — и свидетель ответит: «Он вонзил нож жертве в сердце», — присяжным совершенно не обязательно гадать, не значит ли это случаем: «Он написал разгромную рецензию на последнюю книгу жертвы». Нет, присяжным предстоит решить, правда это или нет, но не к какому типу относится это высказывание. В такой ситуации ему по умолчанию полагается быть буквальным.

Нам совершенно не известно, сочли ли первые слушатели историю про великого бога Бумбу правдивой в буквальном смысле слова или нет. Возможно, и да. Но мне думается, если люди сумели эволюционировать до такой степени, чтобы начать рассказывать друг другу истории, это свидетельствует о наличии у них на тот момент достаточно сложного интеллектуального аппарата, для которого разница между буквальным и фигуральным смыслом рассказа была вполне очевидной. В конце концов, каждый бошонго на своем жизненном пути наверняка хоть раз отведал дохлого гну (или еще какой-нибудь продукт, из-за которого у него возникли разногласия с собственным организмом), и последствия оказались совсем не похожи на солнце, луну, звезды, разных зверей и так далее. Вероятно, им могло прийти в голову, что расстройство желудка бога Бумбы и его результаты в чем-то были точно такими же, как у них, людей, а в чем-то кардинально отличались. Иными словами, бошонго вполне могли мыслить по аналогии — то есть метафорически.